Девочка и мертвецы - Страница 8

— Не боюсь.

— Не боишься?

— Не боюсь, дяденька!

Ионыч вытолкал Катеньку наружу, поставил на снег, сжал сзади за плечи. Катеньку затрясло от холода. Серые приближались. Девочка разобрала шепот одного из них.

— Слава небу в тучах черных… слава небу в тучах черных…

— Ионыч! — Федя едва не рыдал.

— Заткнись!

Серый со шрамом на правой скуле остановился возле Катеньки. Замерзшие губы двигались со скрипом, как створки заржавевших железных ворот.

— Слава небу…

— Это стихи, дяденька? — спросила Катенька ласково.

Серый поднял руку и легонько хлопнул девочку по щеке. Рука у существа была холодная, сухая, словно бумажная. Черные глаза вдруг посерели. Снежинки падали серому на лицо и не таяли.

— Вы забыли продолжение? — стуча зубами от холода, спросила Катенька.

— …в тучах черных.

Серый замолчал. Провел пальцем по Катенькиной щеке, отдернул руку. Нелепо передернул плечами. Повернувшись к девочке боком, сделал шаг назад и провалился в снег — с головой. Только неглубокая черная ямка осталась. Из ямки с треском вылетели голубые искры, а потом и они исчезли.

Остальные мертвецы стали аккуратно обходить вездеход.

— Как это он… — прошептала Катенька. — Взял и растворился…

— В Пушкино идут, — пробормотал потрясенный Ионыч. Втащил девочку в кабину и захлопнул дверь.

— Ионыч… — промямлил Федя.

— Че?

— Ты видел?

— Чай, не слепой, — огрызнулся Ионыч. Он с опаской посмотрел на девочку: Катенька сидела с закрытыми глазами и не двигалась. На Катиных ресницах белели снежинки. Лицо ее побледнело, а царапины наоборот покраснели, словно налились клюквенным соком, стали уродливее.

— Ни разу не слыхал, чтоб серые так просто от добычи отказывались. Думал, конец нашей красавице…

— Ну конец-то ей не пришел бы, — заметил Ионыч. — Серые слабые, только если толпой навалятся что-то сделать могут… но даже в таком случае я б успел Катерину в кабину затащить и дверь закрыть. — Ионыч несильно толкнул девочку кулаком в плечо. — Слышишь, Катюха? Вытащил бы я тебя!

— Спасибо, дяденька… — прошептала Катенька.

— Шутил я так, — Ионыч завозился на месте, устраивая зад поудобнее. — Что, шуток не понимаете?

— Понимаем! — поспешно заверил сокольничий и укрыл Катю краешком своего одеяла. — Мы-то понимаем, Ионыч! А если кто не понимает, то он полный дурак, и в этом его проблема… — Федя вежливо захихикал.

Ионыч с раздражением наблюдал, как Федя укрывает девочку, но ничего не сказал.

— А что он шептал, Ионыч? — спросил сокольничий. — Что-то я не припомню, чтоб серые разговаривать умели…

— Они и не умеют практически. — Ионыч зевнул, обнял себя под шубой, чтоб согреться. — Обычно одну фразу помнят из прошлой жизни. Строчку из стишка или песенки какой-нибудь. Втемяшилась им в голову эта строчка — они ее и повторяют.

— Жуткое дело. — Федя покачал головой. — Что-то аж спать расхотелось. Может, тяпнем для успокоения нервов, Ионыч? У нас тут в бардачке водочка есть…

— А почему бы и не тяпнуть? — живо согласился Ионыч. — После пережитого страха алкоголь не помешает.

— И девочке нашей нальем! — заявил Федя. — Капельку, для сугреву.

— Обойдется, — зло бросил Ионыч. — Одеяла с нее вполне хватит. Даже много будет, пожалуй.

Катенька вздрогнула и открыла глаза. Слабыми ручонками схватилась за край одеяла, стащила с коленок, затолкала сокольничему под зад.

— Не надо мне одеяла, дяденьки, мне и так тепло!

— Правильно, — одобрительно прогудел Ионыч, подставляя жестяную кружку. Федя щедро плеснул ему водки. — Можешь ведь по-человечески себя вести, когда захочешь, Катюха!

— Я пытаюсь… — прошептала Катенька, отворачиваясь к окошку.

— Вздрогнули! — бодро произнес сокольничий.

— Пьем, — кивнул Ионыч. Они стукнулись кружками. Выпили, скривились, занюхали.

— А закусить есть чем?

— Вот, замерзшие полбуханки бородинского в бардачке…

— А консервы где?

— В кузове.

— Лезть неохота. Может, Катерину отправим? — Ионыч хохотнул. — Ты как, Катюха? Полезешь в кузов за хавчиком?

— Полезу, дяденька. — Девочка сжала кулачки. — Раз надо, значит, полезу.

— Ладно, сиди, околеешь еще — возиться потом с тобой. — Ионыч допил водку, кашлянул. Вгрызся в ломоть, который от холода стал будто пластилиновый.

— Водка греет, — заявил сокольничий, сводя зрачки к переносице. — Вот так-то вот…

— Палюбому, — грозно ответил Ионыч и приложился к бутылке.

— Че это ты?

— Горлышко дезинфекцирую, — заявил Ионыч и протянул бутылку сокольничему: — Ныряй с головой.

— Ладушки… — Лицо Феди растопила приторная улыбка; мелькнули желтоватые зубы, серебристая коронка. Сокольничий сделал добрый глоток и вернул пузырь Ионычу.

— Чета мы быстро как-то, — сказал Ионыч, терзая хлеб. — Факуфи.

— Шо?

— Тьфу… закуси, говорю!

Они закусили и выпили. А потом еще выпили и закусили. Нашли в аптечке заначку: полбутылки коньяка и тоже выпили. Хлеб закончился, и они непослушными пальцами собирали крошки с приборной панели и пихали их в рот. Ионыч проглотил последнюю крошку и уткнулся носом в панель. С присвистом захрапел. Федя, совсем обалдевший от алкоголя и духоты в кабине, некоторое время тупо водил пальцем по спидометру, а потом схватился за горло, кашлянул, надул щеки и, закрыв глаза, стал блевать — прямо на Катеньку. Облегчив желудок, он простонал что-то вроде «Красавица ты наша» и рухнул потрясенной девочке на плечо.