Девочка и мертвецы - Страница 53

— Кто, Ионыч? — спросил сокольничий, залезая обратно на стул.

— Да серые эти. И ты, тож, кстати, — Ионыч указательным и средним пальцами ткнул Феде в глаза. Сокольничий скривился, но промолчал. — Ути, гнилоглазик ты мой. Мертвечиночка! — Разозлился, шандарахнул кулаком по столу. — Поняла, Катька? Чтоб больше ни слова о серых я от тебя не слышал!

— Так я же и не говорила…

— А ну молчать! — Ионыч кинул в Катеньку соленым огурцом. Девочка ойкнула, схватилась за лоб. — Что ж вы все такие нетакие, — прошептал Ионыч, — относишься к вам по-хорошему, защищаешь вас, заботишься, а благодарность где? Где благодарность, я спрашиваю? — Ионыч поднялся, схватил Катеньку под мышки, поднял. Смотрел на нее с яростью, а она смотрела на Ионыча ласково и улыбалась. — Почему так? — спросил Ионыч.

— Что, дяденька?

— Вижу тебя, улыбку твою дурацкую, и убить хочу. Почему так, Катерина?

Девочка молчала.

— Что-то есть в тебе этакое, и это этакое выводит меня из себя, — пьяным голосом сказал Ионыч и рыгнул, обдавая Катеньку водочным смрадом. — Вон рядом дохлый вонючий козел, а меня из себя выводишь именно ты. Почему, Катерина? — ласково спросил Ионыч.

— Не знаю, дяденька, — прошептала Катенька. — Я всё делаю, чтоб вам угодить, стараюсь, честное слово. Не знаю, почему вы недовольны, но обещаю, — ее глазенки засверкали, словно росинки на изумрудном лугу, — обещаю, что буду стараться еще лучше! Я так хочу, чтоб вы стали счастливы после всех тех бед, что с вами случились, дяденьки! И я попытаюсь изо всех сил, — она закрыла глаза и прошептала: — Я сделаю вас счастливее!

Ионыча передернуло. Он поставил Катеньку на пол, замахнулся кулаком:

— Ах ты, бл… — и покатился по полу. Опрокинул табуретку и замер между треснутыми ножками, выпучив глазищи на сокольничего. Федя потирал зардевшее щупальце и виновато глядел в сторону.

— Ты че? — просипел Ионыч.

— Ты это… — Сокольничий почесал щупальцем гниющий глаз. — Не матерись при ребенке, хорошо, Ионыч? Это единственное, что я не переношу: когда при ребенке матерятся.

Ионыч молчал. Катенька вдруг заревела — по-детски, навзрыд:

— Дяденька, что же вы… зачем? Из-за меня, да? Из-за меня? Христом богом молю, не деритесь больше, уж лучше меня отлупите! Вы ведь друзья, столько вместе пережили, а тут… из-за мелочи ведь! Сущей мелочи! Дяди! Дяденьки! Как же так?!

Ионыч молча смотрел на Федю. Сокольничий виновато глядел в сторону.

Ионыч пробормотал, вставая:

— Радио, что ли, включу.

Подошел.

Включил.

Радиоведущий К’оля бодро напомнил:

— Итак, сегодня минул ровно год с того момента, как исчез город Пушкино, а вместо него образовалась некромасса в несколько километров диаметром, которую не берут ни огнестрельное оружие, ни химикаты, ни специально обученные переговорщики.

Ионыч стукнул кулаком по приемнику. К’оля пискнул и замолчал.

— Врет, — сказал Ионыч. — Врет, собака: завтра годовщина дня, когда город исчез.

— Перепутали Ионыч. — Федя вздохнул. — Никакого доверия средствам массовой информации.

— Спать пошли, — глухо произнес Ионыч. — Спать нам пора.

И они пошли спать.

За окном из-под сине-черного небесного одеяла выпирала сумасшедшая луна. Каплями прокисшего молока свисали звезды. Ухая, полетел филин. Врезался в дерево и упал в туче холодных сухих перьев. Проткнул головой ледяную корку, наглотался снега, еле выбрался и, бурча на птичьем, полез в свою уютную нору. По-шакальи захихикали мертвецы, наблюдавшие за филином с вершины круглого сугроба. Посмеялись и пошли обратно в свою некромассу.

И опять воцарилась тишина: противная, как капли в нос.

Глава вторая

— Как видишь, Катенька, преступников и убийц наказывают далеко не всегда, — сказал Ионыч, посасывая кислое пивко. — Именно поэтому сегодня мы празднуем двухлетие Фединого превращения в мертвяка.

— Я думаю, что нас так и не вычислили из-за нападения на Пушкино, — сказал Федя, ковыряясь ногтем в гниющем глазу. — И буря помогла. Списали, небось, на серых всё: они, мол, и Владилена Антуановича умертвили и вездеход его угнали.

— А я считаю, — с нажимом сказал Ионыч, — что это такая общечеловеческая мораль, урок для всех нас: вот он, мол, как мир устроен. Справедливо, что ни говори, устроен: каждому шанс исправиться дает, даже последнему грешнику!

— Мудрые слова, Ионыч, — согласился сокольничий.

— Мы ведь не обычные люди! — Ионыч распалялся. — Мы как волки, санитары леса. Очищаем лес от дохлятины. Не будет нас, и лес задохнется в собственной вони. Потому сама судьба нас обороняет от злых нападок недоброжелателей.

— Умные вещи излагаешь, Ионыч. — Сокольничий почтительно похлопал в ладоши. — Это потому, что мы с тобой приняли на грудь: горячие алкогольные пары поднялись по жилам и тем согрели разум, который теперь способен выдавать философские сентенции.

— Я и без алкоголя умные вещи задвигать горазд, — заявил Ионыч и мутным глазом уставился на Катю. Девушка покраснела, отвернулась.

— Ишь, вымахала, — пробормотал Ионыч. — Девка — загляденье, хоть завтра на выданье.

— Выросла наша девонька! — Сентиментальный Федя смахнул слезу умиления.

— Выросла-то выросла, да ума не набралась, — заметил Ионыч. — Интересно, однако, что дальше будет.

Катя смолчала. Некогда ей было отвечать: свои длинные волосы костяным гребнем расчесывала, чтоб волосок к волоску лежали.

Глава третья

Пришла весна. Слой снега к концу апреля стал очень тонким, выглянули островки зелени с белыми плевочками-подснежниками. Катя пошла прогуляться и собрала целую корзину весенних цветов. Радостная, прибежала домой, украсила подснежниками старый комод и дубовый пиршественный стол. Из лесу вернулся Ионыч, увидел цветы и вместо благодарности влепил Кате пощечину, а подснежники высыпал на пол и растоптал грязными сапожищами. Катя не унывала: побежала за веником и принялась за уборку. Ионыч угрюмо наблюдал за ней, стоя у порога. Плюнул и пошел пить самогон. Катя прибралась, украдкой посмотрела на дверь в столовую. На цыпочках прокралась в соседнюю комнату, вытащила из-под комода книжицу в дерматиновой обложке, сунула за пазуху. Кошка Мурка с любопытством посмотрела на Катю, мяукнула. Девушка присела на корточки, погладила кошку: