Девочка и мертвецы - Страница 28

— Теперь-то понимаешь мою заботу? — спросил тронутый такими словами сокольничий и аккуратно положил огрызок яблока в карман шубы — на потом пожевать.

— Теперь поняла и от всей души говорю вам спасибо, дядя Федя!

Сокольничий чуть не прослезился. Шмыгнул носом, собрал шоколадные крошки со стола, кинул в рот, поднялся.

— Умничка ты моя. Пойдем-ка наружу: Ионыч нас уже заждался, небось.

Снаружи зашумели: закричали, затопали. Кто-то выстрелил: раз, другой, третий. Хозяин карамельной лавки обеспокоенно посмотрел на хлипкую дверь, обтер руки об фартук и нырнул под прилавок; извлек ружьецо, протер тряпочкой запылившийся ствол.

— Что там? — спросил Федя. — Чего палят-то? Фейерверк, что ль?

— Хано для пхаздника, — сильно картавя, ответил лавочник. — А фейехвехков у нас отходясь не водилось, мы не пижоны. Вы давайте-ка сюда, за пхилавок, почтенные. На всякий, как говохится, случай.

— Как скажете, родной!

Сокольничий потащил Катеньку за прилавок. Девочка удивленно посмотрела на него, но роптать не стала. Они спрятались за широкой спиной лавочника. Катенька с любопытством разглядывала темные потеки на спине торговца. Подумала, что это удивительно: в лавке прохладно, а он вспотел. Лавочник поднял ружье, с философским смиреньем прицелился в дверь. Шум на улице сместился вправо; застрочил пулемет, потом на него будто великан наступил и тишина — как отрезало.

— Папа! Мой папа там!! — Мальчишечий голос срывался на визг.

— Так, — сказал хозяин лавки. — Че-та вообще непохядок, похоже. Давайте чехез задний ход, двохами уходить…

— А товар как же? — уточнил Федя, украдкой воруя с прилавка ириски.

— Не до товахов сейчас, — буркнул лавочник, роясь в карманах. — Куда этот чехтов ключ подевался? А, вот… — Он вручил ключ сокольничему. — Откхывай.

Парадная дверь скрипнула, надулась, словно живот беременной женщины на последнем месяце, и лопнула. Щепки-доски разметало по лавке. Брызнула колючими осколками витрина. Федю и остальных чудом не задело.

На пороге стоял мертвяк, и Катенька вздрогнула: серый совсем не походил на тех, в Снежной Пустыне. У этого было бугристое тело, покрытое гноящимися язвами; руки-ноги бултыхались, словно резиновые шарики, наполненные гнилой водой; глаза горели ядовитым желтым огнем.

Мертвяк, шатаясь, сделал шаг и просипел:

— Из забывших меня можно составить город…

— Стреляй в него! — закричал Федя лавочнику, азартно размахивая кулаками. — Чего же ты стоишь? Заряди ему в башню!

Торговец опустил ружье.

— Климка Голиков, — прошептал. — Как же так… мы думали, ты в той авахии сгохел напхочь, а ты вот как…

— Из забывших меня… — пробормотал серый. Взял с витрины трюфель, повертел в кривых пальцах, раздавил.

— А мы тебя съесть, получается, собихались. — Лавочник виновато посмотрел на ружье. — И застхелить. Вот такие пихоги. Даже непонятно, как после этого жить. И стоит ли вапче.

Мертвец шагнул к нему.

— …можно составить город.

— Так-то оно так, — виновато сказал лавочник и отвернулся. — Некхасиво. Но ты нас тоже пойми: зимой с мясом напхяженка, а шашлычка хочется, да и как вообще без мяса жить? Без мяса жить совсем никакой возможности. Зимой даже вегетахианцы мясо жхут, сволочи.

Федя понял, что толку от лавочника будет мало, взял Катеньку за руку и потащил к задней двери.

— К твоей маманьке давеча в гости заходил, — признался торговец. — Семидесятый юбилей баба спхавила. Дехжится молодцом твоя стахуха Голикова! — Лавочник поднял голову и замер: мертвяк стоял совсем рядом, руку протяни.

— Го-ри-ко-ва, — тихо произнес серый. — Мо-я фа-ми-ли-я Го-ри-ков.

— Дык я и говохю: Голиков.

— Го-ри-ков!!

— Э-э… Го-ли-ков? Че ты от меня хочешь вапче? Голиков!

Мертвец завизжал, сцапал хозяина за шею, сдавил.

Катенька дернулась, но сокольничий держал крепко.

— Дядя, отпустите! — закричала девочка. — Я помочь хочу!

— Кому помочь, неразумная?!

Девочка уперлась ножками в пол, вырвала руку. Подбежала к прилавку, схватила с витрины горсть конфет…

«Что ж ты так, Катенька… — Сокольничий схватился за голову, — В такой страшный час, когда смерть нам грозит, не обо мне думаешь, а о том, как бы конфетами полакомиться… Бог тебе судья, лапонька…» — Едва сдерживая рыданья, Федя отворил дверь и очутился в проходном дворике. Дворик окружали угрюмого вида угольные склады и аккуратно уложенные поленницы. С заледенелых козырьков свисали толстые сосульки — кривые и острые, как волчьи зубы. Сокольничий перекрестился и побежал, куда глаза глядят, а глядели они строго прямо.

Катенька подскочила к мертвяку, протянула на раскрытой ладони конфеты:

— Угощайтесь, дяденька! — заплакала: — Пожалуйста!

Страшные бугры на лице мертвеца с шипением сдулись, глаза погасли, будто в голове у серого пробки выбило. Мертвяк разжал пальцы, и хозяин лавки упал на пол; перхая, отполз к кассовому аппарату. Мертвец дергающимися узловатыми пальцами осторожно взял конфету с Катенькиной ладошки. Видно было, что он очень старается не навредить девочке — даже случайно.

— Вкусные, — сказала Катенька. — Правда же, вкусные?

Мертвяк сунул конфету мимо рта, попал в щеку, раскрошил. Раскрыл ладонь: шоколадные крошки посыпались на прилавок.

— Это ничего, ничего, — прошептала Катенька. — Вот еще, угощайтесь!

Серый взял другую конфету.

— На самом деле я их не пробовала, — призналась девочка. — Но убеждена, что конфеты очень вкусные. Ведь не может такого быть, чтоб на свете существовали невкусные конфеты!